О сколько нам открытий чудных
Готовят просвещенья дух
И опыт, сын ошибок трудных,
И гений, парадоксов друг,
И случай, бог изобретатель...

26 мая 2015 в 23:25 АВ пишет:
А> О сколько нам открытий чудных
А> Готовят просвещенья дух
А> И опыт, сын ошибок трудных,
А> И гений, парадоксов друг,
А> И случай, бог изобретатель...
-Сам сочинил?! Ай да АВ! Ай да сукин сын!

Да сам. Ещё и это: Я помню чудное мгновенье ..., а потом какой-то Пушкин (ошивается здесь на форуме) содрал и выдал за свои. Опять же, и это где-то было - не напомните, пивовар, где?

26 мая 2015 в 23:32 АВ пишет:
А> Да сам. Ещё и это: Я помню чудное мгновенье ...,
А> а потом какой-то Пушкин (ошивается здесь на
А> форуме) содрал и выдал за свои. Опять же, и это
А> где-то было - не напомните, пивовар, где?

Не напомню.

26 мая 2015 в 23:32 АВ пишет:
А> Я помню чудное мгновенье ...,
А> а потом какой-то Пушкин

Старина Пушкинс

СЫНОВНЕЕ

Господа, я предлагаю тост за матерей, которые бросают детей своих
А.Н.Островский «Без вины виноватые»

И вот на день-рожденье Осино я думаю (прямая связь): что делать, чтобы ты не бросила, не прокляла, не отреклась? Что делать, чтоб тебе понравиться и не погибнуть в тот же час, как только у тебя появится резон избавиться от нас? Чуть кто-нибудь по воле случая попался в плен, ведя бои, — ты сразу скажешь: я, могучая, — не я, и дети не мои. Они наймиты, а не воины, признало даже Би-би-си, они давно уже уволены, не веришь мне — жену спроси…

В частях их нет, из списков вылетели... Пойди пойми, что все не зря! Каныгин к ним допущен, видите ли, а дипломатам что, нельзя? Видать, нельзя. Российской душеньке враждебна милость искони. Они теперь уже не ГРУшники — уже двурушники они!

И то сказать, любые пленные — позор. Их совесть нечиста. Они, предатели презренные, не стоят Красного Креста. Не обладают честным именем, не видят нашей правоты… Хоть застрелились бы, как минимум, а то ведь выжили, скоты!

И эти все, колонна пятая, — жалеть не стоит ни о ком: стишки в Америке печатая, «Свободу» слушая тайком, — вы сами Родину подставили, законы общества поправ; вы вне закона — но не сами ли себя лишили общих прав, травя генсека-паралитика и осмеяв рабочий класс?! Нет правды, есть геополитика. Кто не за нас, тот против нас. Здесь так бывало пересолено, таких поперли за кордон, что на Гуриева и Сонина мы просто харкнули, пардон. Кто говорит о вырождении? Мы не хотим иной судьбы: у нас красавицы и гении всегда родятся, как грибы.

Не жаль Аксенова и Бродского, — и так успеют на скрижаль! — а жаль уродского и скотского, убогого, тупого жаль, жаль неумелого, натужного, в котором все не по уму, — нигде решительно не нужного и преданного потому.

Мать непреклонная, суровая, неутомимая в пальбе, — полтинник скоро мне, и снова я не знаю, как служить тебе. Все эти выбоины, надолбы, чесотка, ябеды, нужда… Тебе стихи мои не надобны, тебе любовь моя чужда, ты от вернейших отрекаешься (вернейший дважды обречен), и спотыкаешься, и каешься, и не меняешься ни в чем! Ведь вот, потеряны, уронены, птенцы большой твоей семьи: тебе бы сделать их героями, а ты уперлась: не мои! И сколько сотен, сколько дюжин-то сбежало в чуждые края — но кто тебе, признайся, нужен-то? Кто честь и гвардия твоя? Посмотришь на портреты стертые, на ворох сброшенной листвы… Ужель любезны только мертвые — да те, что заживо мертвы? И покорит тебя, пригожую, не тот, кто у людей в чести, а этот вот, с паскудной рожею, успевший первым донести.

Автор: Дмитрий Быков

На войне не бывает хороших людей
"Мы уходим... А кто там следом?
Я – учитель истории... На моей памяти учебник истории переписывали три раза. Я учила по трем разным учебникам... Что после нас останется? Спросите нас, пока мы живы. Не придумывайте потом нас. Спросите...
Знаете, как трудно убить человека. Я работала в подполье. Через полгода получила задание — устроиться официанткой в офицерскую столовую... Молодая, красивая... Меня взяли. Я должна была насыпать яд в котел супа и в тот же день уйти к партизанам. А уже я к ним привыкла, они враги, но каждый день ты их видишь, они тебе говорят: "Данке шон... Данке шон..." Это – трудно...
Убить трудно...
Я всю жизнь преподавала историю, но я знала, что ни об одном историческом событии мы не знаем всего, до конца. Всех пережитых чувств.
Всей правды..."
Читаю свой старый дневник...
Пытаюсь вспомнить человека, каким я была, когда писала книгу. Того человека уже нет, и даже нет страны, в которой мы тогда жили. А это ее защищали и во имя ее умирали в сорок первом — сорок пятом. За окном уже все другое: новое тысячелетие, новые войны, новые идеи, новое оружие и совершенно неожиданным образом изменившийся русский (точнее, русско-советский) человек.
Началась горбачевская перестройка... Мою книгу сходу напечатали, у нее был удивительный тираж — два миллиона экземпляров. То было время, когда происходило много потрясающих вещей, мы опять куда-то яростно рванули. Опять — в будущее. Мы еще не знали (или забыли), что революция — это всегда иллюзия, особенно в нашей истории. Но это будет потом, а тогда я стала получать ежедневно десятки писем, мои папки разбухали. Люди захотели говорить... Договорить... Они стали свободнее и откровеннее. У меня не оставалось сомнений, что я обречена бесконечно дописывать свои книги. Не переписывать, а дописывать. Поставишь точку, а она тут же превращается в многоточие...
Я думаю о том, что, наверное, сегодня задавала бы другие вопросы и услышала бы другие ответы. И написала бы другую книгу, не совсем другую, но все-таки другую. Документы (с которыми я имею дело) — живые свидетельства, не застывают, как охладевшая глина. Не немеют. Они движутся вместе с нами. О чем бы я больше расспрашивала сейчас? Что хотела бы добавить? Меня бы очень интересовал... подыскиваю слово... биологический человек, а не только человек времени и идеи. Я попыталась бы заглянуть глубже в человеческую природу, во тьму, в подсознание.
Я написала бы о том, как пришла к бывшей партизанке... Грузная, но еще красивая женщина — и она мне рассказывала, как их группа (она старшая и двое подростков) вышли в разведку и случайно захватили в плен четверых немцев. Долго с ними кружили по лесу. Но к вечеру третьего дня их окружили. Ясно, что с пленными они уже не прорвутся, не уйдут, и тут решение — их надо убить. Подростки убить не смогут: уже три дня они ходят по лесу вместе, а если три дня ты рядом с человеком, даже чужим, все равно к нему привыкаешь, он приближается — уже знаешь, как он ест, как он спит, какие у него глаза, руки. Нет, подростки не смогут. Это ей понятно. Значит, убить должна она. И вот она вспоминала, как их убивала. Пришлось обманывать и тех, и других. С одним немцем пошла якобы за водой и выстрелила сзади. В затылок. Другого за хворостом повела... Меня потрясло, как спокойно она об этом рассказывала.
Те, кто был на войне, вспоминают, что гражданский человек превращается в военного за три дня. Почему достаточно всего трех дней? Или это тоже миф? Скорее всего. Человек там — куда незнакомее и непонятнее.
Во всех письмах я читала: "Я вам не все рассказала тогда, потому что другое было время. Мы привыкли о многом молчать..."; "Не все вам доверила. Еще недавно об этом стыдно было говорить...", "Знаю приговор врачей: у меня страшный диагноз... Хочу рассказать всю правду...".
А недавно пришло такое письмо: "Нам, старикам, трудно жить... Но не из-за маленьких и унизительных пенсий мы страдаем. Больше всего ранит то, что мы изгнаны из большого прошлого в невыносимо маленькое настоящее. Уже никто нас не зовет выступать в школы, в музеи, уже мы не нужны. Нас уже нет, а мы еще живы. Страшно пережить свое время...". Я по-прежнему их люблю. Не люблю их время, а их люблю.
Светлана Алексиевич

Дмитрий Быков:

Вы не думайте, братцы, что мне никогда
Не случалось руками лицо закрывать,
Задыхаться от боли, сгорать со стыда,
Под дождем застывать, по ночам тосковать,
Что ни разу, о други, не прятал я слез,
Невеселую нашу планету кляня,
Что обиды свои я безропотно снес
И что в жизни ногами не били меня.
Ах, бывало, — не все ж в эмпиреях парить!
Так к земле пригибало, что кости хрустят.
Только я не умею о том говорить,
Да навряд ли и слушать меня захотят.

У Дмитрия Быкова комплекс маленького, обиженного и опущенного, озлобленного на весь мир вонючего хорька, который выливает свою злость в виде поносных стихов. Там где люди живут счастливо и видят хорошее, ему интересно собирать по крупицам грязь и рифмовать. Поэтому его множество стихов никто не знает, да и его тоже. Единственное смягчающее обстоятельство его плачу, это гены

9 июня 2015 в 09:32 George пишет:
G> У Дмитрия Быкова комплекс маленького, обиженного
G> и опущенного, озлобленного на весь мир вонючего
G> хорька, который выливает свою злость в виде
G> поносных стихов. Там где люди живут счастливо и
G> видят хорошее, ему интересно собирать по крупицам
G> грязь и рифмовать. Поэтому его множество стихов
G> никто не знает, да и его тоже. Единственное
G> смягчающее обстоятельство его плачу, это гены

9 июня 2015 в 10:18 Юрий пишет:

Ю> 404: Not Found
Ю> ginal20150407muha-i-pchela.jpg

-Есть ещё третий взгляд на мир: реалистический.

Самодовольное

Вот он сказал «Коррьере сере», что не жалеет ни о чем. Смущен ли я по крайней мере? Нет, не смущен, не огорчен, не озабочен и не кисл(Читается «кисол», когда гляжу в родную взвесь. Жалеть о том имеет смысл(Читается «смысол», что можно выправить. А здесь... Терзаться совестью не ново в российской средней полосе, но это участь Годунова, а чем он кончил — знают все. А если ты прямой и смелый, и правишь в городе крутом, — то ты уж или уж не делай, иль не терзайся уж потом. Будь ты хоть полная скотина, ломай подлейшую комедь — но если все необратимо, оставь историкам жалеть. И Украины не воротишь, и от Европ любви не жди, а что не срыт еще Воронеж, так это типа впереди.

Вот он поедет, скажем, к папе как филантроп и друг детей. На данном, кажется, этапе он папы римского святей. Конечно, папа не начальник, не академик, не герой — однако, думаю, ночами он в чем-то кается порой. Сам Иоанн покойный Павел — и тот при жизни не решил, что лично Бог его направил и он ни разу не грешил. Но, правда, папу-старикана не окружил коварный враг, пиндосы против Ватикана играть не думали никак, он за единственную скрепу среди изъянов и прорех назло Гейропе и Госдепу один не дрался против всех; припомним прочие примеры — разгром «Пусей», купель в Крыму... Франциск отнюдь не рыцарь веры. Есть в чем покаяться ему. Лишь наш верховный кагэбэшник — святой. Ни пятнышка в судьбе. «Брат, ты такой ужасный грешник, что поздно каяться тебе, ты зря в святом явился месте, ступай туда, откель пришел», — писал когда-то в «Страшной мести» один сомнительный хохол.

...Плюс он сказал, когда спросили, наморщив гордое чело, что оппозиции в России жить ни фига не тяжело. И с этим тоже я согласен. Хочу спросить своих дружков: Зимин, Латынина и Ясин, Навальный, Яшин и Рыжков! Вы осудили эту фразу? Она задела вашу честь? Нам трудно не было ни разу: ведь трудно там, где выбор есть. А нас отряд отборных пугал плюс их безгрешный господин в такой теперь загнали угол, что путь всегда на всех один. Мы оказались на пределе, мы собрались на рубеже, и отступать на самом деле нам тоже некуда уже. Мерси текущему моменту! Мне эта правда дорога: мы симметричны оппоненту, мы отражение врага. Что повторять — «тиран», «баран ты», «предатель», «выкормыш», «еврей»... И он гарант, и мы гаранты взаимной святости своей. Положим, он не знал сомнений, поскольку в лижущей толпе ему уже внушили «Гений! Ты дан нам Богом» и т. п.; но нам, писакам, птицам певчим, свободолюбцам прежних лет, — нам сомневаться тоже не в чем, поскольку вариантов нет. И коль «Коррьере сера» эта в предверье близких перемен: «Жалеешь?» — спросит у поэта. — «Je ne regrette, — отвечу, — rien». Я не дорос до пьедестала и не совсем отяжелел — но что жалеть, когда не стало всего, о чем бы я жалел? Напрасны пляски возле трупа, нам подан всем единый знак.

Мы не жалеем. Ибо глупо.

И не надеемся. Поздняк.

Автор: Дмитрий Быков